465fe176     

Максимов Владимир Емельянович - Мы Обживаем Землю



Владимир Емельянович Максимов
(наст. Лев Самсонов)
(1930-1996)
МЫ ОБЖИВАЕМ ЗЕМЛЮ
Рассказ
I. Колпаков
Знаю ли я людей...
М. Горький
Пятый день подряд по крыше нашей палатки шарят дожди. Правда, "день" в
этом углу земли, где светораздел измеряется полугодиями, понятие весьма и
весьма относительное, но мне от того не легче, скорее наоборот. Обложенная со
всех сторон монотонным, выматывающим душу шуршанием, голова час от часу
тяжелеет и тяжелеет, будто наполняется теплым сыпучим песком, а устойчивый
серый свет двух палаточных окошек отбивает всяческую охоту спать.
В палатке нас трое. Димка Шилов - тридцатилетний парень из
амнистированных, флегматичный представитель того типа людей, к именам которых
серьезная степень не приживается до старости, Тихон Лебедь - "вечный
вербованный" из-под Вологды - и я. Здесь, в Верхнереченске, мы ожидаем своего
будущего начальника, что поведет нас по таежной речке Нейниче определять места
будущих стационарных баз экспедиции и рубить на них времянки. Мы, так сказать,
еще не сообразовались в "спаянный соцколлектив" по причине своей бесхозности.
Я завидую Димке. Он просыпается только затем, чтобы отхлебнуть из фляжки,
которую кладет вместо подушки под голову. При этом Димка всякий раз недоуменно
и вроде бы далее обиженно разглядывает мутными, заспанными глазами сначала
меня, потом Тихона: откуда это, мол, еще народу такая прорва? Затем голова его
снова падает на заветную фляжку, и парень засыпает, заставляя нас думать о нем
все, что нам будет угодно. Не живое существо - кусок флегмы.
Тихон - человек другого и, я бы даже сказал, особого склада. Большую часть
времени Тихон занят тем, что обшивает свой вещмешок карманами и карманчиками
разной величины, куда рассовывает жестянки, коробочки, пакеты. Говорит Тихон
редко и с явной неохотою, словно забытый долг отдает: отсчитает энное
количество, помолчит, вроде прикидывает - не много ли! - добавляет словца
два-три. Когда слушаешь его, кажется, что и душа у Тихона вроде личного
вещмешка - вся в гнездах-заначках - и в каждом по словцу, по мыслишке. Поэтому
разговаривать с ним - что у скупца кредитом пользоваться, разве лишь по
необходимости.
Я слежу за ловкими, расчетливыми движениями короткопалых Тихоновых рук и
пытаюсь сосредоточиться, собрать воедино на худой конец три-четыре фразы,
чтобы сесть за письмо Аркадию Петровичу - своему детдомовскому воспитателю. У
меня с ним уговор: раз в три месяца - письмо. "Можно бы и чаще, Витек, но мы
же мужчины, и три месяца - это по-божески". Четыре с лишним года, минувших с
того дня, когда я перешагнул детдомовский порог, правило не знало исключений.
Но этот раз моя совесть дает трехнедельную течь. В который раз я царапаю на
листке в косую линейку: "Дорогой Аркадий Петрович!.." Но скомканные бумажки
летят и летят за окно, а письмо все не собирается. Оно и понятно. Во-первых,
мы условились с Аркадием Петровичем, что я буду писать только о самом
интересном и значительном, но ни того, ни другого за эти неполных четыре
месяца в моей жизни не произошло, а во-вторых - дождь... Нет, по-моему, это
никогда не кончится.
Входной полог поднимается, и в серый квадрат обнаженного неба, как в
портретную рамку, врезается остроскулое, со щетинистым подбородком лицо в
ореоле брезентового капюшона.
- Живы? - Гора мокрой парусины втискивается в палатку. - Здорово живете!
У Тихона на начальство чутье безукоризненное.
- Засохли без дела, - мелко суетится он, - прямо гибель... Право слово.
Гость коро



Содержание раздела