Малик Владимир - Посол Урус-Шайтана (Тетралогия - 1)
ВЛАДИМИР МАЛИК
ПОСОЛ УРУС-ШАЙТАНА
перевод с украинского
В. Доронина и Е. Цветкова
КНИГА ПЕРВАЯ
Невольник
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ДОРОГОЮ СЛЕЗ
1
По самому гребню горы двигались двое. Черные сгорбленные фигуры четко
вырисовывались на фоне холодного декабрьского неба. В тишине бескрайней
степи под солнцем сверкал серебристый снежок, белым покрывалом укутывал
землю, цеплялся за разлапистый сухой бурьян.
Замерзшая, вся в кочках, дорога неожиданно повернула вниз.
Высокий истощенный старик держался левой рукой за плечо подростка лет
пятнадцати, а правой опирался на толстую, суковатую клюку. Споткнувшись о
большой ком земли, он чуть было не упал, но мальчик успел удержать. Большая
торба из серого полотна, что болталась у старика за спиной, отлетела и
стукнула по худому, высохшему телу. Послышался жалобный перезвон струн.
- А черт тебя подери, Яцьку! - сердито пробурчал старик. - Ведешь меня
по каким-то буграм и ухабам... Еще кобзу, чего доброго, разобью и ноги
поломаю.
- Не поломаешь, деда, - спокойно ответил мальчик, шмурыгая посиневшим
от холода носом. - Уже недалеко... Вон и Сечь видно!
- Что ты мелешь? Как это - Сечь? Где?
- Да перед нами же!
- Правда?
Старик остановился и вытянул вперед голову на тонкой морщинистой шее,
уставив в синий морозный простор глубокие черные провалы вместо глаз. Из
них текли слезы.
В лицо повеяло ветром.
Старик вдруг тяжело задышал и больно вцепился костлявыми пальцами в
плечо поводыря. Потом опустился на колени, сбросил кудлатую овечью шапку и
склонил пепельно-седую голову в низком поклоне. Из груди вырвался не то
стон, не то плач. Вскоре паренек услышал неразборчивое бормотание: старик,
наверно, молился.
- Ну пошли же, деда! Не то и замерзнем тут, на этой горке... Насквозь
же продувает! - начал упрашивать паренек, втягивая голову в потертый
воротник старой сермяги. - Нашел где молиться... Чай, не в церкви!
Но старик словно не услышал этих слов. Вытер полою заплаканное лицо,
встал и несколько раз вдохнул воздух, будто пробовал его вкус.
- И вправду Сечь! - промолвил глухо. - Пахнет дымом из кузни...
Горячей окалиной несет... Кузнецы небось передержали железо в горне... И
еще печеным хлебом... Слышишь, Яцько?
Яцько промолчал: он ничего не слышал. Только насмешливо покрутил
головой: и придумает же такое старый! Окалина... Печеный хлеб... Да до Сечи
целых пять верст еще! Намахаешься клюкой... Надышишься в закоченевшие
руки... Если бы рукавицы какие-никакие, то терпел бы как-нибудь. А так -
хоть плачь! Кончики пальцев так замерзли - болят, как отрубленные... А
вокруг голая степь. Ветерок небольшой, но до костей пронизывает.
- Ну, что ж ты молчишь? - рассердился старик. - Или, может, обманул
меня, разбойник, что Сечь уже видно? А? Посмеялся над слепым?
- Охота была, - буркнул Яцько. - Сам туда спешу, как к родной матушке.
- А может, это и не Сечь? - допытывался старик. - Скажи мне, ты видишь
там реку в лощине?
- Да говорю же - Сечь!.. Вон Днепро блестит против солнца молодым
ледком... или водой - кто его разберет отсюда... Блестит, будто серебро!..
А на полуострове - крепость. Хорошо вижу высокие стены с острым частоколом.
И башню над воротами... Не разберу только, что там в середине
понастроено... Далеко. И ветер слезу нагоняет, чтоб ему пусто было!
Старик дрожал как в лихорадке.
- А церкву... церкву посреди крепости... видишь?
- Еще бы! Вон как блестит золочеными куполами!
- Это она! Мать наша, Сечь! - прошептал старик и направил пустые
глазницы в ту сторону, где